Книга Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова

Ненависти в глазах твоей свиты хватило бы на котел драконьего яда, и еще останется перетравить всех крыс в кэрне Звездных холмов. И каждый из них, не сомневаюсь, слышал мое имя, услужливо выкрикнутое вьюночком. Твои ручные волки меня сейчас на ленты могут покромсать. Или содрать шкуру без ножа, чтобы постелить ее перед твоим порогом. Не говоря уж о том, чтобы забрать в кэрн, что куда хуже.

— Пожалуй, не буду, — легко соглашаюсь я. — Если светлейшая королева исполнит обещание, что дала когда-то.

Вереск удивленно выгибает бровь. Двое справа хмурятся, не понимая, но насторожившись. Левый пытается убить меня взглядом.

— Обещание…— тянет Вереск.

— Верно, светлейшая королева, обещание. Правда, его давала дама Вереск из Лунного кэрна рыцарю Боярышнику. Вспомнит ли о нем королева перед изгнанником?

Вереск закусывает губку, потом мило улыбается, чуть сморщив носик.

— Даже и не знаю: то ли слишком много я обещала тебе, Керен, то ли слишком мало… Но отказываться от обещанного не к моей чести, помню я о нем или нет. Говори, прошу тебя.

— Светлейшая королева, — снова вмешивается тот, что справа. — Что бы вы ни обещали, это в прошлом… Клятвы, данные изгою, недействительны.

— Он не тот, кому вы клялись, моя госпожа, — подает голос левый, кривя губы. Третий молча смыкает пальцы на эфесе меча. Какое трогательное единодушие! Вьюнок, чуя неладное, замирает у стремени Вереск, не сводя с меня широко распахнутых глаз…

— А ваша свита, похоже, уверена, что их королева могла дать обещание, способное замарать ее честь, — негромко отвечаю я, глядя только на нее. — Пять дюжин лет назад дама Вереск поклялась подарить мне три танца под сиянием полной луны. Всего лишь. Воспоминания об одном танце уже греют мне сердце. Я же, в ответ, тоже обещал ей нечто…

И это нечто стоило мне, юному недоумку, достаточно дорого. Но еще дороже эти воспоминания обойдутся Вереск, если я сейчас продолжу. Трое высокородных свидетелей — больше чем достаточно для суда фейри. Они должны были увидеть, что я сделаю с Вьюнком? Или поклясться перед королем, что Вереск вела себя хорошо на свидании с человеческим отродьем-полукровкой? Ну, так лезвием можно с двух сторон порезаться. Двое справа, плюс Вьюнок, плюс тот, что слева… И все смогут подтвердить, что я говорил только правду.

— Разве я отказывалась от своих обещаний, мой рыцарь? — светло и нежно улыбается Вереск, соскальзывая с седла. — Дамой или королевой, я всегда готова выполнить их…

Рукава накидки взлетают в воздух, серебристый мех — он хоть настоящий? — опускается на руки ошарашенного Вьюнка. Вереск стоит посреди листьев мандрагоры, топча бархатную зелень, и задорно улыбается мне. Парчовые башмачки, низкий вырез в кружеве… Ей ли бояться предзимнего холода? Сколько пауков ткали ее платье в темных закоулках кэрна? Хорошо ли греют ложь и гламор?

— Где же музыка, Керен?

— Увы, ваша свита захватила мечи вместо лютен и флейт, — усмехаюсь я, делая шаг ей навстречу. — Что за времена настали, если на поляне собрались пятеро фейри и даже дудочки ни у одного не найдется?

— Пятеро с половиной, — язвительно откликается тот, что стоял слева от Вереск. — Или ты себя не посчитал?

— Нет, я пару из вас посчитал по половинке, — в тон ему отзываюсь я. — Будем уточнять, кого именно, господин мой Терновник?

Не дожидаясь ответа, я любуюсь Вереск, замершей между мной и своими спутниками. Луна обливает ее тонкой жемчужной пленкой, серебря волосы, обнаженные до плеч руки, отражаясь в расширенных зрачках. Стоит ей сказать слово — и меня порвут на куски. Ах, как ей это нравится!

— Светлейшая госпожа… — сдавленно доносится слева. — Позвольте…

— Не позволю, — весело говорит Вереск. — Раньше надо было вспоминать былое. Или вы хотите оставить меня в долгу перед родом Боярышника?

Она улыбается, чуть склонив головку набок. Словно и не было этой полусотни лет: что ей, высокородной сидхе, какие-то полвека? Я и то ничуть не постарел.

— Так что же с музыкой?

— Для вас, госпожа, музыка всегда звучит в моем сердце.

— Разве у каждого она не своя? Как же танцевать в такт? — проводит язычком по капризной нижней губке Вереск.

— Вот и проверим, сможем ли попасть в один ритм, госпожа моя…

Я подаю ей руку, кончики пальцев встречаются. Розмарином и лавандой веет от ее волос: прохладный, свежий запах горьких трав. Быстрым был путь от кэрна, аромат только начал раскрываться от тепла кожи. Мои духи, первые, что я счел достойными нее. Какой изысканный комплимент… Ценю, моя радость, и благодарен. Шаг влево, поворот…

— Госпожа, но не твоя, Керен.

— Что достойно сожаления, Вереск… Зато всем прочим повезло.

Поворот. Шаг вправо. Мой поклон, ее реверанс. Сияние улыбки, блеск темно-янтарных глаз. В янтарной смоле вязнут, Керен, застывают навсегда. Широкий круг — на всю поляну. Шаг, второй, раз-два, поворот… Гаревой след стелется за нами по траве, набирая силу, как ручей весной. Ширится, струится. Сила следует по этому бездонному руслу, текущему сразу во всех мирах, прожигая себе дорогу. Темна и смутна древняя магия танца сидхе, и прервать его, когда круг начат — оскорбление богов.

— Все зависит от тебя. Раньше ты звал меня по имени.

— Раньше и звезды светили ярче, и ручьи текли звонче. Торопишься, Вереск. Раз-два, поворот…

— Терновник просил у меня твою голову, — улыбается она невинно.

Терпкость можжевеловых ягод и горечь тополиных почек — в ее запахе. В голосе — тягучий отравленный мед. Я собирал для нее духи дюжину лет, с первой встречи. Хмельная черемуха, пьяный багульник, изысканные смолы востока… Не мне терять голову от собственной работы.

— Смешно, — соглашаюсь я. — И что ты сказала?

— Посмеялась, конечно… А твой дед совсем плох.

Шаг влево, поворот. Четыре пары глаз сверлят во мне дыру, еще чуть — и задымлюсь. Взлетают широкие юбки, пенясь кружевом. У крайнего справа ворот плаща расшит птичьими перьями. Зимородки — мастера иллюзий. Вот кто их прикрывал! А что он делает сейчас?

— Это радует. Почти. Торопишься. Раз-два, поворот…

— О, так ты о ритме? — усмехается она. — Прости.

— И о ритме тоже. Есть еще приятные новости?

Застывшее лицо Терновника, волчьи взгляды, ало-золотое пятно… Пальцы размыкаются, мои ладони ложатся ей на пояс, ее — мне на плечи. Она смеется, откинув назад голову, и кончики длинных волос щекочут мне пальцы. Щеки порозовели; круглится, просясь в ладони, высокая грудь; алеют влажные губы… Второе замужество ей на пользу — дивно расцвела. А второй справа — из Ясеней. Никого из королевского клана — почему? И почему она показывает мне это?

— Ты спешишь, — усмехается она. — Теперь повороты через два шага на третий.

— Точно, забыл…